27.08.2014 в 18:11
Пишет
Константин Редигер:
Мир вещейЕсть вещи, к которым невозможно привыкнуть. Невозможно привыкнуть к тому, что ступня младенца меньше твоей ладони. К февральскому холоду средней полосы. К красоте женщины, в которую влюблен. К несправедливости, которую совершаешь не ты. К человеческой глупости.
Последние три года я начал думать о том, как одеваюсь: к этому тоже сложно привыкнуть. Сейчас я купил брюки и связку носков, заплатив за то и другое одинаковую цену. Притом и то, и другое продавалось со скидкой. (Тут следовало бы поставить довлатовское многоточие, но нужно очень хорошо владеть русским и быть очень уверенным в себе, чтоб использовать многоточия).
Я начал одеваться три года назад не потому, что у меня появились деньги. Напротив, фактически три года назад денег у меня было меньше, чем в 19 или 20. Но в 20 я не задумывался о том, что одежда должна быть чем-то кроме удобства.
(Я развивал эту мысль паре друзей, но запишу ее здесь, чтоб запомнить время).
Дело было собственно не моих вкусах, но в моем воспитании: мальчиков не учат одеваться, потому что поколение наших отцов тоже этого, как правило, не умело. В России неоткуда было этому умению взяться: до революции одеваться умели только те, кто потом уехал или был призван всеблагими в качестве собеседника или вестового. В советские времена одеваться умели только те, на кого смотрели: актеры. Партийная дисциплина не позволяла одеваться интересно тем, кто мог себе это позволить; единственный источник сколько-то интересной западной моды, фарцовщики, были вне закона; единственное движение, культивировавшее собственный стиль, было придушено в зародыше. Мне в этом смысле даже повезло: мой отец был в стилягой в юности и лектором в зрелости, а лекторы тоже должны думать об одежде, потому что они — те же актеры. Но даже его пример не повлиял на меня прямо, и я впитал общее ощущение того, что мужчина не может и даже не должен одеваться красиво. Понятно, что меня и не могли одевать как-то особенно: мое детство пришлось на начало 90-х, когда одежда в магазинах уже, наверное была, но деньги, чтоб ее купить, встречались реже. Тем не менее девочек одеваться, конечно, учили. Сейчас это вечная досада для мужчин, которые начали одеваться, и я не раз слышал такие жалобы — правило десяти тысяч часов универсально, а женщины-ровесницы учились одеваться на десять лет дольше нас. Это значит, что то, над чем мне приходится думать, женщина моих лет делает естественно и интуитивно: не потому, что есть какая-то женская интуиция или естественность в одежде (их нет), а благодаря опыту, перешедшему в навык, не требующему рефлексии. О том, что может сделать женщина моих лет и круга общения задумавшись, мне не приходится и говорить: она будет выглядеть сногсшибательно (слово подходящее для описания Брет или Пат, но больше — Одри), я в лучшем случае неплохо.
Источник всего этого, естественно, патриархальное общество, которое требует от женщины быть красивой. Это вполне безобразно и столь же очевидно для вас, раз вы читаете мой дневник; патриархат должен быть разрушен, а его руины засеяны солью.
Но меня сейчас больше интересует не это. Понятно, почему девочек учили быть красивыми. Почему мальчиков этому не учили? Нас учили протестантской опрятности (иногда — плохо), практичности, мужественной небрежности к внешности; я вырос слишком поздно, чтоб, как герои ле Карре воспринимать отказ от бритья по воскресеньям как начало морального падения. О красоте с нами в общем не говорили. Исключения были (поскольку в интернете, как в английской грамматике, одни исключения, они непременно найдутся и в комментариях — игнорируйте), но так немногочисленны, что о них не приходится говорить. Девочек одевали, как кукол, но одевали; мальчикам просто покупали одежду.
Потом мы стали подростками. Девочки начали одеваться сами (наверное, это было сложно; ребенком вообще быть отвратительно: у тебя нет своих денег и ты все время либо делаешь, что тебе говорят, либо принципиально этого не делаешь). Но у мальчиков ничего не изменилось. Это звучит странно для меня сегодняшнего, но фактически наиболее интересно одеты были те из моих сверстников, кто ушел в субкультуры и контркультуру вообще. Они были одеты утомительно однообразно, но все же это был стиль. Большинство же не было одето никак. Я вспоминаю, что среди сверстников были те, кто начала хотеть одеваться. Над ними посмеивались, но в общем к этому относились нормально соученики. Но, видимо, это было непросто. Девочка, которая хочет новое платье, может не получить у родителей этого платья из-за нехватки денег, ситуации, обстоятельств, но она — если только речь не идет о субкультурной одежде или совсем уж скверных родителях, самоутверждающихся на детях, — не получит и вопроса "зачем тебе оно?" Для мальчика тех же лет моего поколения и всех поколений до меня это был вопрос естественный. Были, конечно, и исключения: моя бабушка достала отцу ботинки на высокой подошве, а прабабушка перешила его брюки в узкие. Нам уже не дано понять, что это значило в 1952-м. Бывало такое и в моем поколении, но обратное встречалось чаще.
Я не был частью субкультуры, а значит продолжал одеваться никак: с 12 до 22 я не носил футболок, потому что у меня их просто не было, а все мои джинсы были либо черными, либо синими. Одни, правда, были зелеными: как они мне нравились! Все это нимало меня не смущало. Так одевались все вне зависимости от доходов и отношения к жизни - разница в одежде между мной из lower middle и детьми люмпен-пролетариата, которые грабили меня по пути из школы, была. Но между мной и мои другом, сыном владельца самой большой в России фирмы производителя мороженного, не было: те же синие джинсы, та же рубашка или водолазка. Мне не приходило в голову, что одежду можно выбирать, хотя потенциальная возможность у меня была. Если бы я попросил родителей купить мне что-то другое, мне вряд ли бы отказали, а отец, памятуя о своей юности, думаю, стерпел бы даже довольно смелые эксперименты с моей стороны. Но я не думал об этом.
Потом мы выросли, на местах остались одни картины да киоты, но ничего не изменилось. Девочки — теперь девушки — продолжали одеваться все лучше. Когда мне было 14 среди моих подруг была одна, разбиравшаяся в модной одежде; когда было 24 - от силы одна, которая вовсе не разбиралась (да и то вряд ли). Но мальчики (юноши?) продолжали одеваться так же, как в 14. Не так же буквально, но так же бессмысленно. Мы вырабатывали художественный вкус, профессиональные навыки и политические принципы, но в смысле одежды оставались все той же tabula rasa, с той лишь разницей, что писать на ней стали не наши родители, а наши возлюбленные, так же скверно разбиравшиеся в мужской одежде, как мы — в политике. Появилось слово метросексуал (оно означало "гей") и слово хипстер ("метросексуал"). Насчет хипстера были какие-то подозрения, но что метросексуалом быть плохо твердо знали все. Почему? Почему нам так твердо казалось, что мужчина не может, скажем, делать маникюр? Положим, обрезной маникюр и правда удовольствие ниже среднего, но едва ли его можно назвать безнравственным. Понятно, что это был страх женственности (а значит, подозрения в гомосексуальности), но что в сущности женственного в отрезании ногтей? В конечном счете оно воспето в главном тексте русской литературы, но мы все же продолжали быть уверенным в том, что дельный человек о внешности думать не может; вероятно, мы плохо учили литературу в школе - про лишнего человека поняли, но про цивилизованного нет.
Потом кто-то начал догадываться, что что-то идет не так. Как правило это приходило либо с новой влюбленностью (в женщину, которая одевалась настолько лучше, что ты вынужден был соответствовать хоть сколько-то), либо с первыми набранными килограммами. Остальные случаи редки, хотя для меня самого первым поводом стали регулярные публичные выступления. Когда мне было 20, я не знал ни одного худеющего мужчину, когда исполнилось 25, мои друзья на вечеринках начали обсуждать диеты — так, чтоб не услышали чужие жены (свои все знали). И тут выяснилось, кстати, что мы в меньшинстве, потому что большинство мужчин нашего поколения все еще думают про одежду то же, что в 14 лет. Так что в в мужских отделах западного масс-маркета количество цветов одежды втрое меньше, чем в женских, а размеры продаются только такие, чтоб случайно зашедшая туда женщина могла примерить на себя футболку, которая не налезет ни на одного мужчину старше 35 и тяжелее 90. Выяснилось, что рынок устроен так, что для женщины хорошо одеваться норма (должен быть разрушен), а для мужчины — роскошь, доступная только средней части среднего класса и выше. Ну или человеку, готовому тратить много времени на поиски. Но проблема оставалась не в этом, а в нас самих, в отсутствии навыка и понимания своих действий. В том, что научится, собственно, негде: колонки о мужской моде в журналах ведут те, чьему вкусу доверять невозможно (как можно следовать в одежде советам человека, неспособного отличить Шекспира от Мольера?); всех этих бьютиблогов для мужчин нет, а если есть (конечно, есть), то непонятно, где их взять. В том, что не с кем посоветоваться, и ты должен выбирать джинсы так, как Ливингстон выбирал дороги в Африке, а сочетание цветов проверять, как Амундсен проверял ненадежную льдину. Шоппинг становится разведкой, эпохой великих географических открытий, а не походом в магазин. Но самая главная проблема, наконец, в том, что ты все еще не знаешь, допустимо ли мужчине одеваться так, как ты пытаешься теперь одеваться. Каждый раз ты должен пробовать новую одежду, побарывая самого себя, как нанайские мальчики, потому что ты мужчина, а мужчины не должны думать о тряпках. Это тоже надо бы разрушить, но сложно, и если это сложно для меня с университетским образованием и главой про телесность в кандидатской, то что ждать от тех, у кого не было повода усомниться в школьных истинах?
Во всем этом нет никакой трагедии: перефразируя Графа, которого я цитирую второй день подряд, пуля убивает человека, бомба много людей, жестокость убивает любовь, но от отсутствия хорошей одежды еще никто не умер. Дело не в одежде (хотя в само этой постановке вопроса — поднимемся от одежды к серьезным делам — много патриархального безумия), а в том, что наше воспитание запирает нас в наших страхах. Сейчас я сижу в торговом центре на четвертом этаже над проемом. Я страшно боюсь высоты, но специально сел рядом с ним, отгороженный только стеклом, потому что мне не нравится, что я чего-то боюсь. К страху можно привыкнуть, хотя это не очень просто. Такой же страх мне приходилось побарывать, когда я купил первые джинсы не синего и не черного цвета, когда проколол себе ухо, когда впервые надел футболку, отправляясь на лекцию.
Такой же страх я испытаю завтра, когда буду подбирать цветные носки к рубашке. Еще не знаю как: наверное, придется искать гайд в англоязычном интернете. Должны же быть на свете гайды о цветных носках? Зачем иначе вообще нужен интернет.
На стеклянную крышу надо мной падает дождь. Этого мне не видно, но видно, как уже упавшие капли скатываются вниз, оставляя за собой мокрый хвост, как маленькие кометы. URL записи
@темы:
(с),
Полезное о стильном